Katie Garfield  – Gallows

Из всего, что Лидия когда-либо делала, самым неприятным ей казалось просить помощи. Ощущение детской беспомощности, незнания, которое она никогда не считала во благо, выбивало и без того неустойчивую почву из-под ног, заставляло хвататься за ближайшее, не разбираясь, насколько оно устойчиво и верно. И, к сожалению, Мартин слишком долго провела в этой слепоте, глухоте и изолированности от полной картины жизни в их сумасшедшем городке. Пускай ее захлестнуло и смело, как только она раскрыла глаза и обрела слух, внимая всей невероятности по ту сторону нормальности - она всегда находила силы вставать заново, раз за разом. И однажды она возмечтала сделать это без посторонней, потусторонней помощи, только благодаря своей воли.

И воля у нее со временем приобрела по-медному металлический характер, но и мир металлизировался вместе с ней, приобретая оттенки неуязвимости и все большей жестокости, а Лидии оставалось как всегда большей частью полагаться на свой ум.

Она открывает осенним утром глаза и радуется даже этому; после дома Эйкена ощущать подрагивание собственных мыслей в черепе и тонких пальцев считается настоящим счастьем. Неустойчивое в их положении затишье расценивается на вес золота, но Лидия знает, что эта обманчивая сладкая тишина обычно наступает перед настоящей бурей. Она просыпается, моргает и решается на то, на что вечером не хватило смелости, но хватало наглости и отчаяния молодой загнанной девочки, которая стремится изо всех сил защитить любимое, но не находит ни одного ответа.

Лидия садится на огромной кровати, слишком большой для нее одной, но достаточной для нее и ее одиночества - неизмеримого в определенной плоскости. Она не станет признавать, что свыкается постепенно со статусом вечно ждущей верной девушки, которая вытащила любимого с того света, поборола проклятье хуже смерти - забвение, но получила взамен несколько поцелуев в лоб, губы и висок на прощание и обещание вернуться на каникулах. И ей по-прежнему снятся блестящие карие глаза с оленьими ресницами, пальцы в сладкой вате и дрожащий радостный смех, но внутри отмирает эта необходимость в Стайлзе, болезненно и медленно, но неотвратимо как и осознание этого в конце концов.

Пока Лидия борется, но однажды ей это надоест; она снова хочет уничтожить город, который забрал нужного ей человека.

В это утро ей хватает сил выдохнуть, сводя на нет злость на его последнее сообщение, в котором он говорит по секрету Скотту - знаешь, друг, эта работа мечты и новый город, пожалуй, стоят разлуки с Лидией. Мартин горько хмыкает, сжимая в руке простыню и жмурясь, и понимает его. Она бы тоже себя не выбрала. Ты был глупым и маленьким, Стилински, а сейчас пора начинать играть по-взрослому крупно.

Кофе с утра кажется обычным, сладким от молока и горьким от хороших, свежих зерен. Только смутная тревога в запахе очередной осени привносит разнообразие - лето позволило дать передышку в их вечной гонке со смертью и чудовищами среди людей. В этот раз злодеями сказки оказываются не монстры-волки, а обыкновенные люди в городе, с которым толкаешься в очереди на кассе, в метро, в школе и на улице. Которых не замечаешь до поры до времени, а зря; ты копишь способы выживания, а они - страх, и скоро им предстоит встретиться, решая, кто кого перехитрит.

Лидия смотрит на улицу - тихую, обмертвелую и по-своему красивую, незаметную в этой суматохе. Лидия смотрит и допивает свой кофе, даже не заглядывая на дно, чтобы гадать на кофейной гуще. Конечно, вдруг с ее способностями и в этом выявится талант, но предсказывать скорую смерть вовсе не хочется.

Светлой головы Стайлза не оказывается по соседству, а своего света ей не хватает; мрак, привлекательный с давних пор, манит с каждым днем все больше, суля ответы и подсказки, обещая силу и спасение. Скотт спасает всех, но кто-то же должен спасти Скотта, верно? И какая разница, какой ценой, если скоро твой сосед возьмется за нож.

Кривая тропка кажется до смешного знакомой, и Лидии не надо смотреть под ноги, отстукивающие неправдоподобно уверенно и смело. Тот, к кому она идет, и так знает все ее набойки на каблуках, стук уставшего сердца и отсутствие всякой храбрости. Она могла бы, конечно, сказать кому-то из стаи, обеспечивая себе защиту, или из полиции, или из школы - каждый хороший парень в городе был бы рад помочь рыжеволосой красавице, но она выбрала единственного мерзавца, о встрече с которым не должен знать никто.

Лофт как всегда маячит абсолютной противоположностью гостеприимства, но Мартин и не надеется на вкусный чай в приятной компании; признаться, она бы выпила чего-нибудь покрепче, но смелости это вряд ли прибавит, лишь позволит языку закостенеть, а телу потерять и без того сомнительную устойчивость. Дверь обшарпанная и глухая, и Лидия вспоминает, как пришла сюда давней ночью по душу Дерека; она бы с радостью прокричала вновь на этом пороге, предрекая смерть другому Хейлу, но, как известно, у него души для нее не найдется.

В этот раз он не будет виновато отводить взгляд в сторону, закрывая огромной фигурой вход и вмещая в короткое я бесконечность его изощренных пыток над ней. В этот раз он сложит крепкие руки на широкой груди, ниже этого проклятого, острого в грамотном пересечении выреза, и не подумает скрывать усмешку в серых пронзительных глазах, от которой пробирает мурашками стыда и ненависти.

Лидия устает возвращаться к нему, признавая, что он никогда не уходит, (не)нужный, и немая ненавистная мольба каждый раз - унизительная константа её жизни. Лидия устает во всем, что делает, и ради спокойного будущего, если оно возможно, стучит в дверь.

Отредактировано Lydia Martin (2017-08-10 12:06:52)

Where do we belong, where did we go wrong
If there's nothing here, why are we still here?

Лидия старается дышать размереннее и глубже, пока Питер щедро оставляет ей эту возможность по ту сторону двери, на которой остается надежда на благоразумное разрешение ситуации - развернуться и уйти. Но вот банши слышит движение в лофте, ощущает его как свое собственное, зная наперед все и не зная в то же время, чем ее решат встретить - хлесткой язвительностью, притворной заботой или равнодушным кивком головы, означающим разрешение на вход. Она задирает выше мягкий подбородок, храбрясь и пытаясь убедить в первую очередь себя, что ей вовсе не страшно, что она совсем большая и знает, что делает.

Но не думает.

А думает Лидия о многом; например, искореженная фантазия рисует наяву картину пострашнее любой галерейной - когти просачиваются со скрежетом и царапанием в щель между дверью и стеной, тащат в сторону, расширяя проход в сущий ад, где ее схватят сначала за лодыжки, подтягивая и подминая под себя, а потом примутся рвать на куски, со вкусом и изощренностью, свойственной только Питеру Хейлу. И она будет чувствовать и кричать, кричать как того всегда он хотел, хотели все они - но не она.

Но наваждение стирается, стоит только моргнуть и сосредоточиться на хмуром лице напротив. Она не тратит сил всмотреться в фоновую подоплеку за его профилем; Питер даже не заполняет собой весь прямоугольник двери, перекрывая, перебивая своей привычной тьмой свет. Мазнув по Лидии незаинтересованным серым взглядом, нерадостно узнавая и вспоминая невольно - уж она-то знает, как быстро всплывают в памяти все ненужные моменты между ними, - он морщится как от надоедливой, вечно возвращающейся мухи, раздражающей сверхчувствительные слуховые рецепторы настойчивым и бесполезным битьем о стекло. И Мартин его понимает, потому что думает о нем, как о надежно поселившемся в самом темном углу пауке, с которым смирился и не думаешь бороться, оставляя ему отмеренный кусок площади, но в случае необходимости урезая разрастающуюся красоту паутины.

И ей неприятно признавать, но попалась она давным-давно, и не по своей глупости, а по вселенской несправедливости.

Мартин хочет открыть рот, разомкнуть бледные в кои-то веки пухлые губы, сказать что-то напустительно-опустительное, но Хейл крутится на пятках, разворачиваясь и демонстрируя мягкий перекат шеи в расслабленные плечи и абсолютный ноль интереса. Лопатки мягко двигаются под знакомой кофтой, и эта широкая спина кажется знакомой до боли, и что-то ненормально привычное разжимается в ней, и она перестает думать о заранее подготовленной речи и манере поведения; они перед друг другом хуже, чем обнаженные.

Лидия шагает внутрь, мгновенно проглатываясь мужской необжитой обстановкой и прохладой безразличия. Холодные бессильные пальцы находят ручку двери, тянут, замыкая себя в добровольной клетке помещения. Она вовсе не жалеет, что в этот раз выбрала джинсы; с некоторых пор она вечно мерзнет.

Она замирает, повернувшись к нему лицом, всматривается и вслушивается в звенящую напряженность и в то же время провисшее, как глухо гудящие провода, понимание без слов; в этот раз никаких подсказок от шепчущих голосов. Мартин смотрит на него, на четкий, будто вырезанный из бесцветного города профиль, и оглушительно осознает - Питер устал. Устал безмерно, как все они - не по-человечески. Ей холодно или жалко его, она не разбирается и не хочет знать, потому что если ей его жалко - это край, за которым ничего нет, и лучше замерзнуть насмерть.

— Если ты рассчитывала на возвращение Дерека, то придется тебя расстроить. - он едва поворачивает голову, бросая это без интонации и настоящего желания поддеть. Бросает под ноги гостье, как коврик с истершейся надписью welcome, как изматывающую обязанность хозяина. И Лидия перешагивает это, скрещивая тонкие руки на груди и отвечая:

- Со счетом у меня всегда были проблемы, да и на месте Дерека я бы тоже не возвращалась, - как и Стайлз. Мартин облизывает губы, чувствуя впервые за долгое время свой настоящий вкус, не отдающий диоровской подменой, и понимает, что устала не меньше его, раз дошла до такого - глупых шуток и отсутствия помады. - Я пришла к тебе.

Голос вполовину тише ее обычного, и без того пропадающего на некоторых нотах, хрипящего из-за сорванных связок и порванной связи со смыслом фраз. Она не договаривает само собой разумеющееся за помощью; последнее словосочетание верно встало бы в глотке мерзкой костью, и рыжая задохнулась бы, скривившись. Но говорить очевидное не обязательно - самое главное доказательство ее отчаяния она сама, в этом месте, перед ним, с высоко поднятой головой, с замкнутыми в парализующем откровении губами и сжатыми в собственных пальцах плечами, на которых готовы расцвести синяки.

Отредактировано Lydia Martin (2017-08-10 16:51:51)

— Стилински дурно на тебя влияет, дорогая. Скоро начнешь носить растянутые толстовки и брюки с растянутыми коленками.

Лидия усмехается максимально по-доброму, уставая в том числе и от своих вечных злобных ухмылок, и беззвучно хмыкает. В её прошлом было достаточно мужского внимания, желания одеть ее как куклу, едва не резиновую, для утех, чтобы устраивала как и поверхностной сладкой присыпкой, так и интимной начинкой - в теоретическом эстетическом и практическом смысле. И сейчас, когда Мартин посылает к черту претензии и надежды на ее внешний вид со стороны противоположного пола, она слышит это от того, чьи слова всегда преследуют одну цель - задеть, поддеть, пустить кровь; во всех отношениях, хотя в ее случае интереснее в переносном смысле. Что ж, она знала, на что шла.

- Не напомнишь, я разве спрашивала твоего мнения по поводу отношений и моего стиля? - Мартин улыбается, широко и открыто, будто хочет, чтобы мужчина запомнил ее улыбку и без отвлекающей яркостью каемки помады. Улыбается и наклоняет голову набок, скользя взглядом зазеленевших бедой глаз по крепкой фигуре напротив. В ином случае она бы воздержалась от такой откровенной дерзости, но не с ее нынешним оппонентом и не в этом месте, в котором произошло столько важного, столько темного и опасного, чтобы запоздало бояться; тем более, как показала история их не отношений, боже упаси, знакомства, это их комфортное взаимодействие, исследуемая вдоль и поперек зона приятного диалога. К тому же рвущуюся наружу силу оглушительного крика прекрасной женщины из старых сказок и новых реалий никто не отменял, и Лидия знает, что Питер не посмеет забыть о ней; он слишком осторожен, этот матерый одинокий волк.

— Разве ты не должна уезжать в колледж вместе с Макколлом? - Лидия прищуривается, высверливая в поджаром боку дырку, следя за расслабленными, медлительными и выверенными движениями Хейла, водящими длинными пальцами над арсеналом алкоголя на невинном с виду столике. Конечно, он все знает; неизвестно откуда, но Питер, где бы он ни был, почти всегда знает все планы самых значимых личностей их городка.

- А ты помимо прочего еще озабочен нашим обучением? - банши замирает, изучая бокал с янтарной пряной жидкостью в протянутой руке, и тянет взгляд дальше, змеей проползая по жилистому предплечью, мускулистой шее к лицу - в чем подвох? Встречный вопрос из-за этого секундного размышления не носит откровенной резкой оппозиции, смазанный сведенными аккуратными бровями к переносице взамен открытой самоуверенности во всем выражении личика; Лидия хотела согреться, но не хотела пьянеть. На это, в отличие от оборотней, у нее нет иммунитета.

Однако рыжеволосая все-таки принимает услужливое предложение, осторожно обнимая стакан снизу, чтобы ни в коем случае не зайти на чужеродную, отравляющую территорию касаний; в свое время ей уже хватило. Алкоголь идет небольшой волной, маслянисто движется, но делать глоток Лидия не спешит - ей еще понадобится ясная голова.

- Мы уедем. Скоро, - она не знает, зачем говорит это непонятное, неконкретизирующее ровным счетом ничего. Наверное, потому что тактика ведения словесного боя в ее случае неверная - пора бы начинать вести разумный диалог, а не обмениваться бесполезно остротами.- Но пока у нас остались некоторые незаконченные дела.

Лидия смотрит в стакан, краем глаза замечая, как легко и плавно опускается в расслабленной позе Питер на диван. Она понимает, что эти прозванные делами проблемы будут всегда, и где-то глубоко внутри Мартин боится погрязнуть в этом токсичном болоте, застрять вместе с матерью навечно, и даже поступление в хороший колледж не избавит ее от груза ответственности, который они все пытаются вытянуть на своих слабых (она-то знает, что никто не выдерживает) плечах. Отчасти она завидует бессовестному Хейлу, его эгоистичности и чувству самосохранения, разумной растраты жизненных ресурсов - и появившаяся дочь с немыслимом трудом смогла вырвать в его натуре кусочек заботы о себе.

Мартин поднимает голову вовремя, чтобы заметить немое приглашение присесть рядом, а не балансировать на своих извечных каблуках напротив. Она поднимает брови вверх, не вопросительно, не удивленно, а скептически и насмешливо.

- Мы уже сидели на одной кровати как-то, больше не хочется, - ностальгия не в числе ее пороков, но бывший альфа мастерски умеет напоминать о старых делах, которые удались - а он ими бесспорно гордится, довольствуется надломанной, но не до конца, девочкой, что регулярно навещает старого недруга, верного врага. И всплываемая картина из ночных кошмаров встает перед внутренним взором ярко, вплоть до громких песен цикад за окном и притворно ласковых когтей на щеке, соленой от ее слез.

Лидия догадывается, чего он добивается; она смаргивает дурное наваждение и тянет один уголок рта - она не позволит больше ему мучить ее, хотя бы не сейчас.

— Что тебе надо, Лидия? На что ты готова ради этого? Что я получу взамен? - очередь очевидных от Питера вопросов отражается от стен лофта, шумит на фоне, прерываясь лишь на выразительные глотки из льдистого прозрачностью бокала; в такие передышки Лидия не придумывает один ответ на все эти вопросы, она молча следит за движениями кадыка на его шее, буквально представляя, как обжигает красное горло виски, скользит вниз по пищеводу, а затем согревает изнутри, распространяясь по всему телу.

К своему стакану она по-прежнему притрагивается лишь пальцами.

Банши покачивает его, наблюдая, как волнуется притягательная горечь, и размышляя над своим следующим ходом. В действительности это напоминает не разумную партию в шахматы, а удачу карт; она не уверена, что в этот раз у нее больше козырей, чем у него, но кое-что действительно остается в изящном рукаве.

— Я ведь не обязан помогать тебе, Лидия. Особенно учитывая события последних месяцев, - Питер говорит это скорее безликому потолку высоко над их головами, чем девушке напротив. Но потом он переводит взгляд, и она вспоминает, что пугало ее больше всего - игра в доброжелательность, мягкость усмешки в нужные моменты, веер морщинок у блестящих по-молодому, по-задорному глаз, обманчивых, конечно, но желающих вызвать такую веру в себя.

- Забавно, как ты то отрекаешься от меня, то принимаешь обратно, едва не давая фамилию и уверяя, что без твоей помощи, я вовсе бы не зажглась, - Лидия режется о стекло его глаз, но отводить взгляд и не думает; она прекрасно знает законы их мира: глядя на зло, оно всегда смотрит в ответ. И банши не только встречалась с этим зачаровывающим мраком, но и научилась любоваться им, отдавая свою молодость и красоту взамен.

Но не жизнь - границы она помнит.

- Раз ты в курсе событий, то должен знать, что опасность грозит всем. И тебе в том числе. Насколько бы ты опытным ни был, - Лидия опять клонит голову на тонкое плечо, так, чтобы рыжий поток волос перевесился, устремился вниз, утягивая за собой мужской взгляд, - тебе нужны союзники.

Мартин знает Питера непозволительно долго и недопустимо близко, насколько это вообще возможно. И поэтому выбор слов падает на опыт, а не на силу - глупо спорить, - и на союзников, а не стаю - Питеру когда-то давно нужна была стая, но вакантных мест альфы не наблюдалось, а забрать не получилось.

Лидия следит за его реакцией, замечая далекие отголоски раздражения; если у нее не хватает нюха на эмоции, она полагается на рябь мимической честности. На губах снова начинает гулять полуулыбка, и банши все-таки отводит громоотвод взгляда в сторону, делая вид, что изучает и запоминает без необходимости обстановку.

Давай, Питер, ты же знаешь - я права.

Отредактировано Lydia Martin (2017-08-11 16:01:13)

И она угадывает. Кружилась, проверяя почву для игры, ее плодородность, и попала в самую болевую точку, получая урожай восхитительной, нескрываемой, богатой на все оттенки ярости. Сначала игриво пощекотать, внимательно присматриваясь к реакции, а затем, удостоверившись, надавить побольнее, радуясь, как ребенок, щурясь и впитывая в себя всю его злость, как настоящий взрослый - бывает и она умеет водить за нос, иногда щелкая по нему.

Девочка, бегущая с волками, давно поняла, что как бы волк ни храбрился, как бы ни щерился и грозно не смотрел, ему нужна стая. И Питер всегда желал её, как желают женщину, как желают денег и славы. Но то, что его погубило, оставило здесь в компании пыльных бутылок и собеседниц не той возрастной категории, так это большее желание власти, чем верной стаи. У него был шанс, раз или два, но каждый раз он бросался, метя в горло, на вожака и оставался в проигравших.

— Союзники? Союзники? Я все еще жив, милая, не потому, что за мной присматривает кучка глупых подростков, славящихся своим самопожертвованием во имя ближнего. Поправь меня, если я ошибаюсь, но твоя бессмысленная стайка нуждается во мне куда больше, чем я в ней. - и Лидию задевает не подобранный лестный эпитет к их маленькой храброй стае, а упоминание нужды в нем; у Хейлов в волчьей крови, кажется, на генетическом уровне необходимость быть нужными, быть важными, быть теми, кого помнят даже на пороге общего забвения. И Мартин вздрагивает, чувствуя в голове инородную для себя мысль, как злокачественную опухоль - никому ты кроме меня не нужен, Питер.

Но банши лишь крепче сжимает взгретый за эти минуты пребывания здесь бокал и ждет следующего выпада в свою сторону. Может, он и царапается, пытается доскрестить до ее дрожащего, скрытого нутра маленькой девочки, которая подчинялась ему раньше, исполняя любые, даже самые безумные и опасные приказы, но сейчас оно погребено глубоко, там, где его достать почти невозможно. И Лидия открыто, так открыто и участливо смотрит на него в ответ, даже не готовя голосовые связки к нечеловеческому крику, потому что она уверена - Питер и сам все понимает, он не рискнет. Нет выгоды. Нет интереса. А, может, он самый только и остался, раз она все еще по нужную сторону тяжелой двери.

Хейл почти крадется к ней, расслабленно и тихо, с отброшенной назад головой, чтобы она смогла пробежаться взглядом по оголенной крепкой шее, чтобы отследила незаметно для самой себя, как ходит ходуном широкая грудная клетка, чтобы понять - ты его расстроила, девочка, расстроила и разозлила.

— Ты правда думаешь, что после всего произошедшего я куплюсь на подобную подачку? Пожертвую собой ради сомнительной перспективы того, что однажды кто-то прикроет мой зад, подкинув под удар кого похуже? Когда ты успела настолько оглупеть? - Лидия снова поднимает брови, на этот раз откровенно вопросительно, так, чтобы и без того большие глаза показались просто огромными, удивленными, честными и блестящими от распирающего смеха.

- Видимо, тогда же, когда ты потерял последние остатки самообладания, - рыжеволосая почти чувствует, как покрывается льдом от собственного голоса стакан в покалывающих пальцах; морозить Питера будет вряд ли, но и на подливание масла в огонь от безразличного тона не надеется - скорее уж услышит шипение остужаемого бешенства.

Питер приближается медленно и неотвратимо, и ей дается с таким усилием оставаться на месте, не дергаясь в сторону, не оглядываясь на выход, на бездушную стену позади, что она гордится собой, так гордится, что это читается во всей маленькой стройной фигуре, вытянувшейся навстречу. Он должен, просто обязан заметить это, усмехнувшись и смирившись, но если Хейл и делает это, молча просчитывая, считывая, то это не отменяет его планов на безапелляционное, наглое и привычное уже вторжение в ее личное пространство.

Он вламывается в него почти с хрустом, скрежетом, грохотом; Лидия слышит из прошлого треск разброшенных по классу парт, ломающихся деревянных частей их тел. По телу неожиданно проходит дрожь, но ноги ее держат на месте, лишь скребет, сдаваясь и сдавая, один шаткий каблук.

— Если бы мне нужны были союзники, они бы у меня были. И ты прекрасно знаешь, что я прав. Так что подумай еще раз, прежде чем я выставлю тебя за дверь: с какой стати мне помогать тебе?

Перспектива оказаться на относительно безопасной улице кажется, может быть, и соблазнительной в секунду нежелательного физического сближения их тел, но позже она определенно будет жалеть и ненавидеть себя за малодушие и страх. Она решила и она решилась, значит, она сделает это. Вытерпит ему назло, на будущую науку. Чтобы вспоминал о ней не хнычущей и плачущей, с зажмуренными дрожащими веками, а с первосортной ненавистью в глазах, с жалостью в искривленных красивых губах.

- Это кто же, если не секрет? Кто-то навроде Кейт? Чтобы кучка глупых подростков снова тебя побила? - Лидия вытягивает изящную шею вперед; рыжие волосы послушно свешиваются вперед, преодолевая гряду плеч. Она приближается лицом к его лицу сама, чтобы последние слова буквально прошептать, смешать с его шумным напряженным выдохом.

Клетка лофта уменьшается на глазах, замыкая ее голову теперь между его рук; ее же с нетронутым виски почти упираются ему в живот, и Лидия опускает на секунду глаза, чтобы проверить - не касается, нет. Никак ее, никак его не касается кроме слов.

Но Хейл задает вопрос, дрожащий в ней то ли страхом, то ли предвкушением; нет, Лидия, ты вовсе не хочешь соревноваться с ним в играх разума, ты не хочешь ставить на кон то жалкое, что осталось от твоего психического здоровья, его, если помнишь, усилиями.

— Или, что еще лучше: почему бы мне не стать сильнее за счет тебя? Уверена, что я не рискну?

Питер междустрочно выдвигает свои авторские права на нее, на ее молодую дерзость, шальную самоуверенность и сумасбродную предсказательность чьей-то смерти. На секунду у Мартин застилает все перед глазами красная дымка, которая стелется шлейфом за Хейлом, и она ласково укрывает её, с горящими маниакально глазами, кричащими на чьем-то пороге без всякого голоса, а затем наблюдающие, как новый старый альфа, настоящий, рвет несчастного на части.

Картина яркая, пряная безумством, сладкая жестокостью; у Лидии вяжет на языке волчьей ягодой, пока Питер впивается все-знающим-взглядом в ее лицо, приоткрытые губы, готовые в любой момент исторгнуть просящееся наружу с самого прихода. Он дразнится, приоткрывая свои, копируя ее замешательство, а потом ухмыляется, когда бледность губ девушки все-таки смыкается обратно в непробиваемую линию обороны.

И тогда он касается ее. Нарушает баланс, сдвигая чашу весов в свою пользу и ее неполезность, неползновение прочь. Лидия каменеет, чувствуя, как нарочито осторожно мужчина ведет когтем, очерчивая, нет, создавая заново, по образу и подобию, потому что он хочет оставаться тем, кто ее сделал такой, какой она сейчас есть, стоит перед ним, немая и кричащая одновременно. Мартин все-таки жмурится на секунду, но не как прежде, с истинным желанием скрыться, слиться, исчезнуть, а чтобы открыть глаза заново, с плещущейся непокорностью, с неприкрытой, нагой злобой, с рьяным выдохом - живой ты меня не получишь.

- Если говорить о счете, то я слишком дорого тебе обойдусь, - ей до зубодробительного, до чешущего нёбо желания хочется добавить раскрепощенное милый, но коготь все еще невесомо царапает ее скулу, и она не знает, что свяжется, вплетется в вязь их истории быстрее - ее смертельный крик или его движение, сжимающее хрупкое горло греховного сосуда, пережимающее поступление необходимого кислорода.

И пока она делает ставки, высчитывая и не сосредотачиваясь на сковывающей все тело позиции пойманной мышки, Хейл отшатывается назад, легко отталкиваясь сильными руками от стены. Она наконец спокойно вдыхает, следя за играющими бликами непредвиденной радости на его лице, за развязными движениями, за насмешкой во всей фигуре. Лидия смотрит на эти рукава, обнажающие играющие скрытой опасностью жилы, а он бросает, довольно и с размахом, как нож в мишень:

— Так уж и быть, я тебе помогу. Бесплатно.

Слова и вправду прибивают ее силой точного прибоя к стенке, и Мартин неконтролируемо смеётся - коротко, осторожно, но искренне. Добрый дядюшка Питер, который столько раз помогал им, чтобы позже попытаться поднять тебя на когти, распробовать сахар крови. Не верится. Не вяжется.

- С чего вдруг такая душевная щедрость? - Лидия обрывает, обрубает смех, щурясь и делая шаг вперед. Вовсе не ответное, латентное наступление - лишь более выгодная позиция, чтобы разглядел всех чертят в ее зелени глаз. Кисть легко двигается, пуская злосчастный алкоголь по кругу, и девушка вдруг поднимает бокал вверх, ощущая, как все еще горит щека от его прикосновений, и делает глоток.

Жжётся.

Отредактировано Lydia Martin (2017-08-12 15:17:01)